30 августа (11 сентября) 1846 год. В Санкт-Петербурге, в семье украинца Григория Сниткина и шведки Марии Анны Мильтопеус, родилась Анна Григорьевна Сниткина. Конечно, сама по себе эта фамилия мало что скажет неискушенному читателю, если вообще что-нибудь скажет. Однако наш читатель будет крайне удивлён, когда узнает, что под другой, – не девичьей фамилией, – эта дама войдёт в историю как эталон не только супружеской верности, но и преданного служения делу её великого супруга и полного с ним духовного единения. О ком же собственно речь? Что за великий супруг сумел настолько завладеть умом и сердцем своей благоверной половины, что она даже несмотря на то, что он был почти на четверть века старше её, хронически болен эпилептическими припадками и приступами мрачной тоски, будучи неисправимым картёжником и игроком в рулетку и потому пребывающий в долгах, а однажды даже не постеснявшийся заложить и их обручальные кольца и её собственное платье и даже тёплое пальто в то время, когда жена носила под сердцем дитя, тем не менее, любила его и физически и духовно и вся Россия в один голос называла эту супружескую пару счастливейшей среди людей их круга, а сам Лев Толстой как-то совершенно искренне признался ей: «Многие русские писатели были бы счастливы, если бы у них была такая жена, как вы»?
Всё началось с того, что 4 октября 1866 года в дверь дома Фёдора Михайловича Достоевского постучали. На пороге стояла совсем юная девочка двадцати лет, однако решительно настроенная. Писатель, автор «Неточки Незвановой», именем которой он будет впоследствии часто называть Анну Григорьевну, пребывал в крайне удрученном взлохмаченном виде и даже порядком напугал девушку. В своих дневниках она вспоминала: «Я должна сделать одно замечание: ни один человек в мире, ни прежде, ни после, не производил на меня такого тяжелого, поистине удручающего впечатления, какое произвел на меня Федор Михайлович в первое наше свидание». Как выяснится в дальнейшем, никто не производил и более светлого.
Зачем же она пришла? По объявлению, в котором говорилось, что известному литератору требуется хорошая стенографистка, а Анна Григорьевна как раз окончила такие курсы и была лучшей. И вот как лучшая, была направлена своим педагогом, господином Ольхиным, в дом к Достоевскому. Сам Ольхин по-дружески предупреждал Анну: «Это чрезвычайно угрюмый господин, ужасно мрачный, я решительно не знаю, как вы с ним сойдетесь». Дружеское предупреждение не устрашило юную стенографку. «…Что мне было за дело до характера человека, я ведь вовсе не для замужества с ним пришла», – воспроизводит она через год, состоя уже законной женой и беременная первым ребенком, свои тогдашние настроения. В исследовательской работе, известный достоевед, профессор, поэт Игорь Волгин пишет: «Она идет к Достоевскому во всеоружии: по дороге, в Гостином дворе, за один рубль серебром приобретается черный коленкоровый зонтик с красивой деревянной ручкой; в лавке на Невском за 60 копеек – портфель, куда аккуратно складываются бумага и карандаши. «…Мне хотелось показать вид порядочности», – признается она: таков ее нехитрый стратегический умысел».
Анна Григорьевна была хороша собой, тонка, изящна, слегка холодна, но обладала при этом жизнерадостным нравом. Однако в те дни Фёдору Михайловичу было не до романтических адюльтеров или даже светских реверансов, – ему грозил позор, разорение, нищета. Накануне он легкомысленно поспорил с издателем Стелловским о том, что напишет роман к 1 ноября, то есть меньше, чем за месяц. Если же не поспеет к сроку, то на 9 лет лишается авторских прав на все свои произведения. И если бы это произошло, то Достоевскому неоткуда было бы получать доходы, а при патологическом умении Фёдора Михайловича делать долги – его бы ждала нищета.
Анна Григорьевна взялась отстоять честь писателя. С самого начала она дала себе слово быть серьёзной и не позволять себе ни единого вольного слова во время работы. Достоевский был поражён её умением держаться и высказывался не без явного удовольствия в адрес Ольхина, что тот прислал ему стенографистку, а не стенографиста, «…ибо стенограф запьёт. А вы, я надеюсь, не запьёте?» На что получил твёрдый ровный ответ: «В этом можете быть уверены».
Работа над романом «Игрок», вокруг которого и разыгралось (простите за тавтологию), опасное пари, продвигалась. Анна Григорьевна блестяще стенографировала и вообще проявляла не только недюжинные профессиональные качества, но и прекрасные, по мнению Достоевского, человеческие чувства, – смеялась и расстраивалась, негодовала и восторгалась в нужных местах и писала, писала, писала одной рукой, другой же утирая слёзы. Особенно ей мил был Федя Раскольников, – Достоевский помимо «Игрока» в то время еще ведь работал и над «Преступлением и наказанием» – и должен был еженедельно сдавать по главе в газету. Поистине удивлялся всегда, как может писатель сдавать роман по частям. Не лучше ли сначала написать его, ибо уже, скажем, на пятой главе ему придёт в голову мысль, а реализовать он её будет не в силах, ибо читатель знает совсем иной сюжет и будет возмущен, или сбит с толку странным неожиданным поворотом. Ан, нет, не от хорошей жизни, оказывается, Достоевский вынужден был работать кусками, ибо был в долгах.
Теперь уже никто не помнит, кто первый на кого обратил внимание, – то ли он на неё как на женщину, то ли она на него как на мужчину. Полагаюсь на ваше мнение, читатель, ибо есть дневник Анны Григорьевны, который она вела параллельно с творчеством мужа, – вот так и сидели за одним столом, он с одной стороны и писал тех же «Бесов», и она – с другой писала дневник. Знал бы он, что её воспоминания будут почти единственными сведениями о личной и творческой жизни одного из самых одиозных русских классиков России. Знала бы она, что перед ней сидит и творит живой классик. Но думаю, она как раз знала. Все, кто знал Анну Григорьевну близко, убеждались не однократно в её изумительной интуиции. Всё же они долго притирались друг к другу еще до его предложения девушке стать женой. Он шел на крайности, показывал ей фотографии девиц, с которыми знался раньше, рассказывал о своих похождениях, называл имена красавиц, чтобы потрясти Анну, мол, «вот какие женщины меня любили». Она тоже не оставалась в долгу и вот, что вспоминала, отразив в дневнике: «Когда я одевалась, он как-то уж очень страстно прощался со мной и завязал мой башлык. Он мне говорил: «Поедемте со мной за границу. Я отвечала, что нет, я поеду лучше в Малороссию. “Ну, так поедемте со мной в Малороссию” Я отвечала, что если поеду, то с малороссом, но, вероятно, лучше останусь на Песках». Мне это напоминает подобное предложение богача Кнурова из «Бесприданницы», который приглашал, словно покупая, Ларису поехать с ним на выставку в Париж. И тут ведь Достоевскому было всё равно куда ехать – за границу или в Украину, – лишь бы ехать именно с ним. Однажды Федор Михайлович встретил Анну в несколько рассеянном виде, и словно обращаясь в пространство, спросил её: «Я задумал роман. Там один старый художник, больной и престарелый влюбляется в юную прелестную девушку. В конце концов, он предлагает ей руку и сердце. А вы? Вы бы согласились на её месте?» Его вопрос был настолько чист и ясен, а в атмосфере их взаимных намеков и невысказанных чувств уже накопилось столько кипящей энергии и сами они дошли до пика, как приоткрытые бутылки шампанского, – только тронь, – и взорвутся, что она тихо и неожиданно ласково ответила: «Я согласна».
Из её дневника: «Моя любовь была чисто головная, идейная. Это было скорее обожание, преклонение пред человеком, столь талантливым и обладающим такими высокими душевными качествами. Это была хватавшая за душу жалость к человеку так много пострадавшему, никогда не видевшему радости и счастья… Мечта сделаться спутницей его жизни, разделять его труды, облегчить его жизнь, дать ему счастье – овладела моим воображением, и Федор Михайлович стал моим богом, моим кумиром, и я, кажется, готова была всю жизнь стоять пред ним на коленях
Анна Григорьевна Достоевская стала для своего мужа не только стенографом, хотя в этом качестве она проработала только над двумя романами, но и самое главное, чего никогда еще не было в русской литературе, а может и в мировой: жена становится ИЗДАТЕЛЕМ своего мужа. Когда-то на одном форуме был спор о счастливых браках. И тогда я поделился мыслью, что наиболее удачный брак строится не столько на физической совместимости супругов или на поэтической любви друг к другу, сколько на служении обоих супругов одному делу, будь то благотворительность, религия или же творчество, но именно в общей духовной связи брак укрепляется гораздо сильнее и такая связь практически неразрывна. Подобной связи, скажем, не было у Толстых. Софья Андреевна признавала Льва Николаевича великим русским писателем, но абсолютно чужда была его мыслей, желаний. Творческие победы были эйфоричными только для писателя, а она лишь тихо прислоняла пальцы к губам и неслышно ступая по дому со свечкой всех предупреждала: «Тихо, Лёвушка работает». И хотелось бы Лёвушке поделиться терзаниями и мечтал бы он об утешении, о сочувствии и искал он единомыслия и сбегал не раз из Ясной Поляны, но лишь одно его возвращало обратно – Софья была беременна очередным ребенком. И когда граф упрекал жену в том, что надо служить людям, а не сидеть дома, она спокойно отвечала: «А я разве не служу? Я воспитываю твоих детей». Но он не считал это служением. Лев Николаевич ожидал духовного единения и бывал постоянно удручён, что родная жена – прототип Наташи Ростовой и Кити, – не понимала его. Показательный случай вспоминает младшая дочь писателя, его любимица Александра. Он позвал её, сославшись на то, что ему нужно что-то застенографировать. И когда она покорно принялась за работу, граф закричал так. что чуть не треснули стёкла на окнах: «Да не нужна мне твоя стенография. Мне любовь нужна! Любовь!» Кто знает, может быть, Лев Николаевич в другом случае не ушёл бы из Ясной Поляны, не выбрал бы железную дорогу, чтобы окончить на ней жизнь по примеру своей знаменитой героини, для которой тоже не нашлось иного выхода.
В семье Михаила Афанасьевича Булгакова его вторая жена вела довольно светский образ жизни, всегда у них в доме бывала незаурядная богемная публика столицы, всегда пели, танцевали, декламировали. Как-то, стараясь сосредоточиться за столом, писатель попросил супругу, Любовь Евгеньевну, чуть тише говорить по телефону, так как очень шумно, «а я сочиняю сложную сцену». На что она как-то небрежно ответила: «Ой, подумаешь. Ты же не Достоевский». Всё. У него появится третья жена, которая издаст все его сочинения и увековечит память великого писателя для потомков.
А вот Достоевскому льстило именно то, что Анна Григорьевна видела в нём писателя не за глаза, а именно с духовным пониманием и разделением его жизненных принципов. Она как никто проникала в его озябшую душу и как никто способна была понять и согреть её. Её природная весёлость снимала напряжение и плохое настроение Достоевского. Он признавался Анне: «Мне противопоказана серьёзная жена, а ты – другая». Об удивительных взаимоотношениях писателя с женой, об их непростой, но счастливой совместной жизни очень трогательно отображено в дневниках Анны Григорьевны, отсылаю вас к ним, не пожалеете. Например, там есть один эпизод. «Федя проснулся не в духе. Сейчас же поругался со мной, я просила его не так кричать. Тогда он так рассердился, что назвал меня проклятой гадиной». Прошло лишь два с половиной месяца после женитьбы. Вспоминается сразу фраза из фильма: «Ну, слава Богу! Ругаются, значит, начали договариваться». Но подобные эпизоды Анна Григорьевна ведь писала без злобы, а, напротив, – с доброй улыбкой. Её рассмешило такое чуждое определение к ней, совершенно не в его стиле, то есть, она понимала, что он это сказал не от сердца, а в сердцах. Да. Понимала…. И считала себя счастливейшей из женщин и писала мужу, что даже завидует себе.
Несколько печальных слов в завершении. Анна Григорьевна пережила мужа на 37 лет. В апреле 1917-го она решила удалиться в небольшое свое имение около Адлера, чтобы подождать, пока улягутся беспорядки. Но революционная буря докатилась и до черноморского побережья. Дезертировавший с фронта бывший садовник в имении Достоевской заявил, что подлинным хозяином имения должен быть он – пролетарий. А.Г. Достоевская бежала в Ялту. В ялтинском аду 1918 года, когда город переходил из рук в руки, она провела последние месяцы своей жизни. Там было даже некому ее похоронить, пока спустя полгода из Москвы не приехал сын Федор Федорович Достоевский. Он пробрался в Крым, но мать свою в живых уже не застал. Ее выгнал сторож из собственной дачи, и она умерла всеми брошенная в ялтинском отеле.
Автор публикации
Хорошо, если эта прекрасная женщина была счастлива хотя бы некоторое время. Но жизнь у неё всё-таки была тяжёлая.
Очень интересная статья!
Спасибо огромное, Игорь! Прочитала с интересом и удовольствием! Но какой грустный конец!… Слов нет!…
Спасибо, Саша. С талантами всегда не легко. По себе знаю
Очень интересная и грустная история. Яркий пример самопожертвования женщины ради мужа- гения. Ему очень повезло, что он нашел супругу, которая его понимала. А ей пришлось тяжко после его ухода.
Спасибо большое, Игорь!
Правда, тяжело ей пришлось. И с детьми отношения не заладились. Спасибо большое, Лена!
Тебе спасибо, Игорь, что рассказываешь об интересных людях!
Очень интересно и познавательно! Прочитала на одном дыхании! Какая необыкновенная женщина !
Спасибо , дорогой Игорь, за прекрасный рассказ об Анне Григорьевне Достоевской!
Да, необыкновенная. Не так часто в русской литературе рядом с классиком встретишь и его жену. Обычно они остаются в тени. а тут личность. Спасибо, Элинка!